Не родится ли и мне в возмездие мое дитя уродом? В конце весны года земли и крысы правления мэйва туманной лунной ночью после дождя, записал я эти истории, сидя у окна, а записав, отнес в книгопечатню. И руку приложил чудак сэнси. Начиналась осень, и не оторвать было глаз от золота лесов. Восхищенному взору моему открывались дивные картины наруми, где волны прилива стирают следы морских ржанок на берегу, дым над высокой вершиной вечного фудзэи, плавучая долина укисима, застава прозрачных далей киёми, скалистые бухты оисо и коисо, благоухающая равнина мусаси в сиреневой дымке, тихое утро над заливом сио гама, соломенные крыши рыбачьих хибарок киса гата, причалы в сано и пристань кисо.
Сердце мое оставалось в этих краях, но хотел я увидеть и края, воспетые в песнях, к западу от столицы. Осенью третьего года правления нинъан, миновав заросли тростника в нанива, я продолжал свой путь пустынным берегом сумаакаси, и ветер пронизывал меня насквозь. Так я пришел в сануки и в селении, именуемом миодзака, остановил свой посох.
Узнал я, что недалеко от этого селения, на горе сираминэ, есть гробница императора, и, пожелав вознести молитвы, отправился в начале октября на ту гору. Там были дремучие заросли сосны и дубы, и даже в дни, когда небо сияло легкой голубизной, казалось, будто там моросит унылый дождь. За горой высилась крутая вершина утеса младенца тигогатакэ, из бездонного ущелья поднимались клубы тумана, обгоняя друг друга, застилая взор и вселяя в душу тревогу. Но вот заросли поредели, и я увидел земляной холм, на котором в три ряда громоздились каменные плиты. Все и земля и камень заросло бурьяном и дикой лозой. Я не верил своим глазам. И словно наяву узрел я его на троне прозрачной прохлады в сиреневом покое, узрел, как он изволит вершить делами государства, а сонмы сановников, поражаясь августейшей мудрости, почтительно внимают его повелениям. Даже уступив престол императору коноэ и удалившись от мира, изволил он уединиться в жемчужном великолепии дворца, скрытого в лесах хакоя. И подумать только, что ныне августейший прах покоится под зарослями терния в лесной глуши, где видны лишь тропы оленьи и куда никто не придет вознести молитвы.
